Il difensore del giardino botanico, poesie di Michail Šelechov selezionate e tradotte da Anna Belozorovitch.

    

    

Michail Šelechov nasce nel 1954 a Plotnica, paese della regione di Brėst (Bielorussia) in una famiglia di insegnanti. Dopo la facoltà di giornalismo presso l’Università Statale Bielorussa, termina il Corso superiore per sceneggiatori e registi di Goskino (Commissione di Stato Sovietica per il Cinema) e il Corso superiore di letteratura all’Istituto A.M. Gorkij di Mosca.
Poeta, sceneggiatore, drammaturgo, saggista, autore di prosa, ha lavorato presso redazioni giornalistiche e televisive e collaborato con studi cinematografici.
Autore di cinque pubblicazioni in poesia («Слово ненастное, слово лазурное» [Slovo nenastnoe, slovo lazurnoe / Parola piovosa, parola azzurra], «Ангел уличный» [Angel uličnyj / Angelo di strada], «Песни родильного отделения» [Pesni rodil’nogo otdelenija / Canti dal reparto di maternità], e, in lingua bielorussa, «Сын яблынi» [Syn jablyni / Figlio del melo]) ha scritto numerose opere teatrali e romanzi. Oltre alle sceneggiature cinematografiche, ha scritto diverse favole, molte delle quali hanno dato origine a film d’animazione.
Vincitore del Premio letterario A. Gorkij (1988) per l’opera d’esordio, è stato premiato anche per la letteratura d’infanzia (Zavetnaja mečta 2007), ha ricevuto riconoscimenti internazionali (Russkij STIL-2009, Germania), ed è stato finalista in diverse sezioni (poesia, prosa, drammaturgia) di numerosi importanti premi russi (si ricordano tra questi i riconoscimenti dell’Unione degli scrittori russi, 2005 e 2010, per le monografie su A. Puškin e F. Tjutčev). Ha inoltre ricevuto diversi premi per la sceneggiatura, sia da enti sovietici, sia russi.
Sue poesie sono uscite su diverse riviste letterarie sovietiche, come Novyj mir, Družba narodov, Junost’, e in antologie dedicate alla poesia russa del XX e XXI secolo.

In questo stesso numero di Versante ripido potete trovare un’intervista al poeta. Le poesie che qui vi proponiamo state selezionate e tradotte da Anna Belozorovitch. 

     

ПРОБОИНА

Играй вне правил, поперек листа.
Исчеркает пусть душу красота.
Не потому ли красота кровава?
Не потому ли моет руки слава?
            Что жизнь моя? Небрежен почерк твой,
            Дефибриллятор или скорописец.
            Опять луна порвала голубой
            И испокон веков линялый ситец.
А я живу у красоты в плену.
И, может быть, последнее сказанье –
Пробоина, когда идут ко дну
И презирают смысл чистописанья.

     

Breccia

Gioca fuori dalle regole, in diagonale lungo un foglio
lascia che la bellezza scarabocchi l’anima.
Non è per questo che la bellezza è sanguinaria?
Non è per questo che la gloria lava le mani?
            Che dire, vita mia? La tua scrittura è approssimativa,
            Un defibrillatore, una stenografia.
            Di nuovo la luna strappa il cencio
            celeste, smunto da secoli ormai.
Io vivo prigioniero della bellezza.
E, forse, l’ultima leggenda
è una breccia: quando ci si inabissa
E si disprezza il senso della calligrafia.

*

ВОЛЧОНОК

Я не знал, что родился в России.
В полосатом краю окуней
Мне звенели кувшинки речные,
Будто маковки белых церквей.
Я любил красоту примитива –
Мотылек, ежевика, снегирь.
Я не знал, что увижу с обрыва
Этот синий великий пустырь.

Я не знал, что сведут меня в школу
И научат – рукой по щеке –
Молодому, как ветер, глаголу
На прекрасном чужом языке.
Я забуду закон превращенья
В снегиря, ежевику, цветы
И постигну науку мученья
За мои человечьи черты.

От кормежки асфальтовой кашей,
Незабудка, звереныш, мураш,
Человечек по милости вашей,
Убегу я в зеленый мираж.
Но за ухо меня остановят.
И научат добру наяву,
И букварную правду напомнят:
              – Ты – найденыш. Служи большинству.

И напомнят мне люди большие,
Мою душу к ноге приручив:
              – Ты родился, звереныш, в России.
И забудь свой волчиный мотив.
Только музыка пуще неволи,
И я слышу под кожей моей,
Как поет во мне Дикое поле
Неприступную песню детей.

     

Cucciolo di lupo

Non sapevo d’essere nato in Russia.
Nella terra a righe del pesce persico
Risuonavano le conchiglie del fiume
Come cupole di chiese bianche.
Amavo la bellezza del primitivo:
La falena, il rovo, il pettirosso.
Non sapevo che dal dirupo avrei visto
Questo enorme deserto blu.

Non sapevo che sarei stato portato a scuola,
E m’avrebbero insegnato – mano sulla guancia –
Il verbo, giovane come il vento,
Della splendida lingua straniera.
Mi scorderò la legge della trasformazione
Nel pettirosso, nel rovo, nei fiori,
E imparerò la scienza del tormento
Per queste mie sembianze da uomo.

Dalla razione di pappa d’asfalto,
formica, bestiola, non-ti-scordar-di-me,
uomo per Vostra misericordia,
fuggirò nel miraggio verde.
Ma mi fermeranno per un orecchio.
M’insegneranno il bene nella vita reale,
Mi ricorderanno la verità da abecedario:
               “Sei un trovatello. Obbedisci alla legge dei più”.

E gli uomini grandi mi ricorderanno,
Addestrandomi l’anima al comando “piede”,
             “Bestiola, tu sei nato in Russia.
Quindi scorda il tuo verso da lupo”.
Solo la musica è più forte della prigionia,
E io ascolto, sotto la pelle,
Il canto del Campo selvaggio[1] La canzone inespugnabile dei bambini.

*  

ТРАКТОРНЫЙ ЗАВОД

Когда железной вонью завьюжит окоем,
И вижу в сизом дыме я тракторный роддом,
На корпуса завода, на душегубку дня
Гляжу я, задыхаясь, – и нет уже меня.
А будущность далёко мне в мареве видна.
Где проволокою ржавой окручена стена,
            И роковым ударом в двести двадцать воль
            Прохожего у стенки приветствует завод.

На стенку не присядут майские жуки.
И мухи, что кусают, так странно далеки.
Лишь ходят привидением фабричные дымы,
Да мимо пролетаем, заткнувши ноздри, мы.
Перед заводом бурым, в разводах кирпича,
Душа мигнет опасно, как в духоте свеча.
            И станет сердце хмурым – на много-много лет.
            Как это место – бурым, как этот бурый цвет.

Все то, что зеленело, дышало и цвело, –
Утробно забурело, в берлогу залегло.
Но дух железной силы меня пытает вновь,
И в жилах коченеет издерганная кровь.
Дымы, свиваясь в штопор, уходят в небеса.
И дергается небо, и катится слеза.
            По солнечной реснице, по бледному лицу,
            К дурному заводскому, нечистому венцу.

Не крикнут непотребства и штоф не разопьют.
Здесь лозунгов не пишут и песен не поют.
И на заборе буром, придя через туман,
Не пишет слов презренных столичный хулиган.
А матушка Мария так страшно далека.
И розовым пожаром вздымается тоска.
            А птички – кверху лапки – живут себе, живут.
            И косточки от мяса так нежно отстают.

       

La fabbrica dei trattori

Quando la puzza di ferro soffia fino all’orizzonte,
Io vedo, nel fumo glauco, la maternità di trattori;
E guardo, soffocando, i padiglioni,
gaswagen dei miei giorni: e non ci sono più.
E il futuro appare lontano nel riverbero.
Laddove il filo spinato arrugginito cinge il muro
            E la fabbrica saluta il passante
            Con un colpo da duecentoventi volt.

Sul muro non si poseranno coleotteri,
Stanno lontane anche le mosche, quelle che pungono.
Camminano solo, come fantasmi, i fumi della fabbrica
E noi, di corsa, tappando le narici.
Di fronte alla fabbrica marrone, a macchie di mattone,
balena l’anima, allarmata, come una candela senza ossigeno.
            E il cuore s’incupisce – per molti anni a venire.
            Come il posto, diventa marrone; questo marrone qui.

Quel che fioriva e verdeggiava e respirava,
S’è rintanato, marrone fin dentro i visceri.
Ma lo spirito della forza ferrosa, ancora, mi tenta;
Nelle vene gela il mio sangue esausto.
Vanno al cielo i vapori, avvitati come cavatappi.
Il cielo sussulta e una lacrima scende.
            Lungo il ciglio del sole, giù per il volto pallido,
            Verso la corona sporca della fabbrica.

Qui, la promiscuità è muta, la coppa non verrà bevuta.
Qui non si gridano slogan e non si scrivono canzoni.
E sul recinto marrone, attraversando la nebbia,
Non verrà il teppista di città per scriverci il suo disprezzo.
Ed è terribilmente lontana mamma Maria.
Sull’incendio rosato s’innalza la malinconia.
            E gli uccellini – zampette in aria – sono ancora là.
            E, dolcemente, si staccano dalla carne gli ossetti.

*

ЗАЩИТНИК БОТАНИЧЕСКОГО САДА

Ночью, в ноль-ноль по Цельсию,
                                  в тишине электрической,
Сердце болит панически на холоду…
В полночь в городе рубят Сад Ботанический.
Жаль. Я в этом году не гулял в саду.
            Выбьет стекло веткой араукрия.
            Жалобно ржет улитка, взбежав на крыльцо.
            Рубит Сад для переправы армия,
            Армия, которую никто не знает в лицо.
Слышу молитву твою, ботанический атлас.
Не разучились молиться цветы на Руси.
В полночь, крича, на площадь выбежит кактус
И, с головой разрубленной, зовет такси.
            В наше время – ноль-ноль по Тигру – простите,
            Простите, смертники, наш оголтелый мрак.
            Если сейчас на площадь выедет витязь –
            Он, как и все в этом городе, едет в парк.
В парк, монастырь Новодевичий! Вымерли девушки.
В парк, Воробьевы горы! Нет воробьев.
В парк, дурдомы! Все мы слегка помешаны.
В парк, лотереи! Каждый при бедном своем.
            Слышите ворона, девочки-мальчики флоры?
            Время ноль-ноль по дьяволу, а посему –
            Над Ботаническим Садом кружится ворон,
            Точно наскучило есть человека ему.
Черная армия дышит ночным перегаром.
Кличьте березу, зеленую Жанну д’Арк!
Слышите ворона, нового века Эдгара?
            – В парк, человечество! – каркает ворон. – В парк!
            Время ноль-ноль по Господу. За бутылку
            Рубит гвардия то, что росло на века.
            В дверь постучит барбарис с топором в затылке
            И умирает, не дотянувшись звонка.
Кто там бежит с огнеметом по правому краю,
Чтобы уже никогда не вернуться назад?
            – Корень Жень-Шень – мое имя! Я умираю.
Но не сдаюсь. Прощай, Ботанический Сад.

    

Il difensore del giardino botanico

Di notte, alle zero-zero secondo Celsius,
                                    in un silenzio elettrico,
Il cuore nel panico duole, al freddo…
A mezzanotte, in città, tagliano il Giardino botanico.
Peccato. Quest’anno non ci sono mai andato.
            L’araucaria, col ramo, spaccherà un vetro.
            Nitrisce tristemente la lumaca, corsa sul portico.
            C’è un’armata che taglia il Giardino per la traversata,
            Armata che nessuno ha mai visto in faccia.
Atlante botanico, sento la tua preghiera.
I fiori, in Russia, non hanno disimparato a pregare.
A mezzanotte, gridando, correrà in piazza il cactus
E, con la testa mozzata, cercherà un taxi.
            Oggi, alle zero-zero secondo Panzer Tiger, perdonate,
            mortali, perdonate le nostre tenebre sfrenate.
            Se un paladino arrivasse ora in questa piazza,
            Come tutti in città, andrebbe al parco.
Al parco, Monastero di Novodevičij[2]! Le vergini sono estinte.
Al parco, Collina dei passeri! I passeri non sono più là.
Al parco, manicomi! Siamo tutti un pochino matti.
Al parco, lotterie! Ognuno ha la propria povertà.
            Sentite il corvo, bambine e bambini della flora?
            Ore zero-zero secondo il Diavolo, ed è perciò
            Che il corvo gira sopra il Giardino botanico
            Quasi fosse stanco di cibarsi dell’uomo.
L’armata nera respira un alito di alcol nella notte.
Chiamate all’appello la betulla, verde Giovanna d’Arco!
Lo sentite il corvo, Edgar del secolo nuovo?
            “Al parco, umanità!”, grida, “Al parco!”
            Ore zero-zero secondo Dio. Per una bottiglia
            L’armata butta giù quel che cresceva per secoli a venire.
            Bussa alla porta il berberis con un’ascia nella nuca
            e muore, senza aver raggiunto il campanello.
Chi corre, laggiù, col lanciafiamme sotto braccio?
“Radice dello Zenzero, è il mio nome! Io muoio
ma non mi arrendo. Giardino botanico, addio!”

*

_____________________________________________

[1]   Il termine Dikoe pole può indicare, genericamente, la steppa. Qui, il riferimento è a un’ampia regione a Nord del Mar Nero, storicamente abitata da popolazioni nomadi.
[2]   Alla lettera, Monastero delle Nuove Vergini.